I. Смыслы познаются в бытийной конкуренции со своими противоположностями. Например, обращение к теме свободы актуализирует соответствующую антитезу – тему несвободы; кроме того, в субъективном семантическом пространстве (термин психосемантики) активируются связанные со значением свободы другие внутренние значения: смирение, необходимость и так далее. Исследование менталитета необходимо вести в семантических полях и отображаемых ими концептах.
Поэтому неверно, на наш взгляд, характеризовать национальный менталитет с помощью локальных категорий, отдельных сем (значений). Важнее обозначить смысловое поле, в котором происходит самоопределение сознания (в том числе национальное), осознаются ключевые смыслы и ценности – в социальных отношениях (в обществе), в отношениях с миром (в жизни), в избранном деле. Человек может сегодня любить свою «волю», а завтра активно бежать от нее, противопоставлять ей другие бытийные смыслы. Так диктует жизнь – динамически воздействуя на субъективное поле смыслов каждого отдельного человека.
Российский менталитет: поиск обобщения
В обществе
1. Коллективизм, соборность. – Нетолерантность, неготовность к компромиссам, к диалогу, упрямство, зашоренность, узколобость. 2. Сердечность, общительность, готовность «последнюю рубаху отдать, готовность к самопожертвованию. – Неготовность принять чужое мнение, непонимание культуры коммуникации и нежелание ей следовать, допуск «низких» эмоций в общении. 3. Обостренное чувство справедливости – Уравнительная психология, зависть, недовольство тем, что кто-то живет лучше, достиг большего и т. п. 4. Независимость. – Культ личности. 5. Обостренное сознание личности: человек принимается как большая ценность, чем общество и цивилизация, отсюда индивидуализм, обостренное сознание личности [2]. – Принятие коллективизма как способа жизни. 6. Искренняя бескорыстная дружба, формирование дружеских связей на основе общности жизненного опыта, интересов, бескорыстие дружбы. – Поиск выгоды от дружеских связей. 7. Широта души, великодушие, открытость, искренность, доверчивость и даже легковерие. – Неверие в честность других, подозрительность, убежденность в том, что все другие люди недостаточно «хороши», а потому неверие в их честность, способность достичь чего-либо только собственными усилиями, обвинение в нахлебничестве. 8. Жить убеждениями и душой. Приоритет super ego (принципы морали, нравственности, духовности) над ego (принцип личной выгоды, материальной реальности). «Верить – значит жить, руководствоваться не расчетом, не соображением выгоды, в отличие, например, от американцев, японцев, немцев, а принципами, убеждениями, эмоциями и душой» [1]. – Боязнь недополучить материальные блага. Отсутствие чувства меры при создании бытового комфорта, боязнь недополучить положенную выгоду. Гиперактивность в ситуации «раздачи» жизненных благ, ненасытность и отсутствие тормозов в поиске «халявы». 9. Стремление «обойти» закон. «Русские менее законники, чем западные люди, для них содержание важнее формы» [2]. – Смиренность и совестливость. 10. Героизм и патриотизм. – Презрение к соотечественникам. 11. Уверенность в особой миссии русского народа. – Превознесение всего иностранного: «Нет пророка в своем отечестве». Склонность к быстрому и безоговорочному принятию чужих правил, норм, доверчивость ко всему «не нашему». 12. Доброжелательное отношение к другим народам. – Убежденность, что другие живут неправильно.
В жизни
13. Внутренняя цельность. – Внешняя противоречивость. 14. Оптимизм. – Страх перед неопределенностью, крушением идеалов и цели, жизненными неудачами, чувство растерянности и беспомощности перед новыми (в том числе экономическими, политическими) требованиями жизни, что нередко приводит к неврозам, «переходящим либо в «тихую апатию», либо в «отчаянную агрессию», либо в латентный мотив летального характера с предварительным «заражением» десятерых» [1]. 15. Внешний локус контроля, патернализм, отсюда бегство от личного выбора в критических ситуациях, потребность быть ведомыми, повышенная зависимость от лидеров, потребность в опоре на власть и руководство, ориентация на державную идентичность: «русский народ, с присущей русской душе страстностью всегда ожидал и ожидает «властелина» [1]. – Проявление вольности, анархизма, бунтарства, желания «царствовать самому». «Известна склонность русского народа к разгулу и анархии при потере дисциплины. Русский народ не только был покорен власти, получившей религиозное освещение, но также породил из своих недр Стеньку Разина… и Пугачева» [2]. 16. Максимализм. – Нигилизм. 17. Постоянный поиск смысла жизни. – Нежелание брать на себя ответственность за свою судьбу. 18. Жизнелюбие. – Постоянное недовольство окружающим миром и своей жизнью в нём. 19. Решительность – Медлительность, созерцательность. 20. Гедонизм, способность ценить материальные блага, богатые традиции «телесных радостей». – Неприхотливость в быту. 21. Полная самоотдача тому, во что (в кого!) в данный момент веришь, что в данный момент делаешь. – Повышенная рефлексия, мысли о прошлом (ностальгия) вместо действия. 22. «Крестьянский» прагматизм, следование естественному ходу событий, реализм, «мужицкая» простота. – Мистицизм, ориентация на сакральное, сокровенное, тайное. 23. Идеализм, постоянная борьба за идею (как правило, носящую не личный, а общественный и смысл). – Неосознанность бытия, несознательность, которая часто трансформируется в те или иные пороки.
В деле
24. Глубокое осмысление окружающей действительности, рассудительность, видение сути вещей. – Совершение поступков, противоречащих собственной логике. 25. Трудолюбие, старательность, упорство. – Проявление лености, несобранности, прожектерства, бесхозяйственности. 26. Умение трудиться «до седьмого пота» (напряженность в труде). – Ненависть к тем, кто «в поте лица» трудится для того, чтобы укрепить свое материальное благосостояние. 27. Стойкость, самоотверженность, готовность к самопожертвованию во имя идей, целей и других людей («победа любой ценой»), способность в сжатые сроки выполнять неимоверный объем работ (иногда даже без ущерба для качества). – Неумение, а иногда и нежелание доводить начатое дело до конца, исполнять его в соответствии с требованиями и в срок (особенно, если оно индивидуально невыгодно). 28. Уравновешенность в решениях, поступках, трудовой деятельности, в реакциях на трудности жизни, цикличность многих жизненных и трудовых процессов. – Неравномерность в исполнении работ, авральное решение задач, которое перемежается с длительными периодами «раскачки» или сниженной работоспособностью. 29. Терпение как способ ответа на внешние обстоятельства. – Патологически тяжелое эмоциональное переживание своих неудач, сопровождающееся чувством безысходности, крушения надежд, в достижении определенной желаемой цели. – 30. Высокие адаптационные способности, вдумчивость, креативность, ловкость, рационализм. – Беспечность, расчет на авось.
II. Русский характер в первую очередь дуалистичен, а надо бы сказать, диалектичен, поскольку способен сочетать в себе несочетаемое. Именно эта черта определяет вечную задачу русского человека: по поиску самого себя. Отсюда – интерес человека к человеку, понимание его в целом как некоей незавершенности, как явления, которое проходит свое собственное становление в мире.
III. Есть в глубине каждого человека тайный закон его «возрастания» (об этом же пишет Лосев в «Диалектике мифа»), — человеку требется, прежде всего, «найти самого себя».
Все страдания и муки, через которые проходит человек, проистекают только из того, что человек живет противно тому, к чему он создан. «Какое мучение, — говорит Сковорода, — трудиться в несродном деле». Надо «прежде всего сыскать внутри себя искру истины Божией, а она, освятив нашу тьму, пошлет нас к священному Силоаму», то есть очистит нас. [3, с. 77]
Скрытое понимается как причина, управляющая явным, однако момент иррациональности трансформируется не в разрушительное ощущение иллюзорности мира, а в созидающее, управляющее всем на свете чувство: в душевность, в сердечность, в любовь, в добро.
«Для Чаадаева источник познания – «столкновение сознаний», иначе говоря, взаимодействие людей». [3, с. 177]
Жизнь человека тем и отмечена, что являет собой, по большому счету, эксперимент, исследование, которое не может дать однозначных теоретических ответов (то есть впасть в мистический дуализм); но которое дает ответы конкретные, жизненные.
Эмпирические антиномии «снимаются» в мистической сфере, — все это есть исследование, именно исследование (в духе национального менталитета) Сковороды, а не какое-либо безапелляционное или, наоборот, доказуемое утверждение.
Эмпирически данная «невозможность» не просто исследуется умом; «невозможность» загружается в бытие человека и исследуется самой его жизнью. И здесь именно душа, сердце, чувство в своих поступках способны дать «правильный» ответ на невозможные для «ума» вопросы. Именно сердце человека ведет его в жизненном «эксперименте», именно его решения получают смысл, отражают личный бытийный опыт человека.
IV. «Аскетизм у русских людей всегда был явлением производным… Русский аскетизм восходит не к отвержению мира, не к презрению плоти, совсем к другому – к тому яркому видению небесной правды и красоты, которое своим сиянием делает неотразимо ясной неправду, царящую в мире, и тем зовет нас к освобождению от плана миру.
В основе аскетизма лежит не негативный, а положительный момент: он есть средство и путь к преображению и освящению мира. Видение небесной правды и красоты вдохновляет к аскетизму… Отсюда становится понятным, почему так излюблен в русском церковном сознании образ «света» – свою веру народ любит называть «пресветлое Православие»…» [3, с.37]
«Все вещественное служит средством выражения высшей истины, высшей красоты. Если выразить это в философских терминах, то мы имеем здесь дело с мистическим реализмом, который признает всю действительность эмпирической реальности, но видит за ней иную реальность; обе сферы бытия действительны, но иерархически неравноценны; эмпирическое бытие держится только благодаря «причастию» к мистической реальности». [3, с. 40]
V. «Прежде всего мы должны особо отметить русский «максимализм», проходящий красной чертой через всю историю духовной жизни России.
Антитеза «все или ничего», не сдержанная житейским благоразумием, неконтролируемая вниманием к практическим результатам, оставляет душу чуждой житейской трезвости. Но духовная трезвость, наоборот, очень высоко ценится в религиозном сознании русских людей. Эта духовная трезвость решительно противится тому, чтобы дать простор в духовной жизни воображению: она одинаково чуждается как религиозной мечтательности, таки впадению в «прелесть» через власть воображения.
Все, что могло бы дать хотя бы небольшой перевес материальному началу (то есть послужить недолжному смешению их) воспринималось уже как огрубление духовного бытия, — отсюда, например, отказ от скульптуры в храме и, наоборот, безоговорочное поклонение иконописи. Точно так же надо толковать противление инструментальной музыке в храме и постепенное развитие церковного пения…
Пренебрежение житейской трезвостью, которая могла бы сдерживать природный максимализм, восполнялось этим принципом «духовного такта», в котором так явно выступает эстетический момент. Мистический реализм, ищущий надлежащего равновесия в сочетании духовного и материального, может подпадать соблазну увидеть его там, где его нет. Здесь возможно неожиданное пленение сознания той или иной утопией [3, с. 40-41].
«»Воля, несытый ад!» – восклицает один из первых русских философов Григорий Сковорода, — все тебе яд, всем ты яд»» «всяк, обоживший свою волю, враг есть Божией воле и не может войти в Царствие Божие» [3, с. 77].
Русская мысль твердо и уверенно признала третьим Римом Москву, ибо только в Москве и хранилась, по сознанию русских людей, в чистоте христианская вера. [Отсюда идея] особой миссии русского народа. [3, с. 47].
VI. Не только разные технические «удобства», но еще больше эстетика западного быта пленяли русских людей часто с невообразимой силой [3, с. 85].
[Имеются в виду нововведения в эпоху Петра Первого]. А ведь «по идее» Запад, своей альтернативой, давал России возможность выразить свою суть, как бы «от обратного».
Подобное происходило и с Западом, который не обошелся без своей модели «отстройки», использовав для этого античность. Однако на Западе этот процесс шел около двух веков. Россия же могла использовать уже сформированную, а значит, привлекательную западную «модель». Россия, так сказать, постоянно борется с искушением что-то копировать с Запада, «прийти» в какой-то области общественной жизни «на готовое». Отсутствет необходимость самостоятельной выработки нового стиля жизни — какую эпоху ни возьми. Во времена Петра I новый «западный» стиль жизни «прививался» через верхние слои русского общества, однако старый уклад сохранялся: в деревнях, в народе.
И всё же быстрота, с какой русские люди овладевали важнейшими результатами западной культуры, выходили на путь самостоятельного творчества, поразительна. «Но в этой быстроте было и другое: отрываясь от [прежнего] уклада жизни, русские люди в первое время попадали в безоговорочный плен Западу, не имея у себя никаких зачатков для выработки самостоятельного типа жизни». [3, с. 84]
«Из рассказов одного из виднейших монахов XVIII века, И. В. Лопухина, мы знаем, что он «охотно читал Вольтеровы насмешки над религией, опровержения Руссо и подобные сочинения». Читая известную книгу Гольбаха Systèm de la nature», в котором идеи материализма соединяются с бесспорно искренним морализмом, Лопухин настолько увлекся этой книгой, что перевел на русский язык заключение книги и решил даже распространить свой перевод. Но, закончив переписку отрывка, он, по его словам, испытал вдруг такие укоры совести, что не смог спать и не успокоился до тех пор, пока не сжег своего перевода…
Русский радикализм, не знающий никаких авторитетов, склонный к крайностям и острой постановке проблем, начинается в эпоху «русского вольтерьянства» в XVIII веке. Но, как раз в силу этого резкого разрыва с историей, в силу экстремизма, — в русских умах начинает расцветать склонность к мечтательности, т.е. к утопиям.
На развитие утопического мышления громадное ферментирующее влияние имело понятие «естественного» порядка вещей. Идея «естественной» жизни для русских людей – разлагала увлечение внешним порядком, эстетикой быта, завоеваниями просвещения на Западе». [3, с. 88]
VII. До наших дней тянется непрерывной цепью учение о неотделимости «истинного» знания от идеи добра. [3, с. 109]
В этом отношении нам близки немецкие романтики, которые тянулись ко всему запредельному, к «ночной стороне души», к «невыразимому» в природе и человеке. «Культура сердца» была постоянным средосточием размышлений и исканий В.А.Жуковского. [3, с. 141]
Для русского вполне естественно отставлять произведение недосказанным, но с фиксацией высшей точки настроения. В этом смысле, например, эхо-фраза в рекламе должна быть чувственной, а не морализирующей, ей не достаточно быть просто рациональной.
Одоевский особенно подчеркивает «всеобъемлющую многосторонность русского духа», «стихию всеобщности или, лучше сказать, всеобнимаемости». [3, с. 157]
Факт понимания не означает автоматически факта принятия произведения нашим реципиентом. Естественно, сообщения западного образца понимаются, но не проникают глубоко на уровень чувств; они развлекают, но не имеют ценности как проводники к ценностям, к важному, к личному, близкому, мировому.
VIII. «Не отвлеченная проблема красоты фиксирует внимание Одоевского, а ее антропологический аспект – проблема эстетического начала в человеке. [3, с. 159].
Крайне важно обозначить цели продвижения эстетики «в массы». Чем-то похожим, только с этикой, занимался (уже в преклонном возрасте) Лев Толстой.
Гоголь все время пишет о том, как спасти эстетическое начало в человеке, как направить его к добру, от которого оторвалась современность в ее эстетических движениях. Отсюда его настойчивое навязывание теургической задачи искусству: «нельзя повторять Пушкина», — говорил он, т.е. нельзя творить «искусство для искусства», «как ни прекрасно такое служение». «Искусству предстоят теперь другие дела» — «воодушевлять человечество в борьбе за Царстиве Божие, т.е. связать свое творчество с тем служением миру, какое присуще Церкви. [3, с. 192]
[1] Грошев И.В. Экономические реформы России через призму русской ментальности // Социально-гуманитарные знания. – 2000. – №6.
[2] Бердяев Н. Русская идея / Н. Бердяев. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. ISBN 978–5–17–040590–9; ISBN 978–5–9713–4626–5; ISBN 978–5–9762–1513–9.
[3] Зеньковский В. В. История русской философии. Том 1, часть 1. Электронная версия.
Автор публикации
